Семен Пастух – петербургский художник, давно живущий в Нью-Йорке. Когда-то он был главным художником Ленинградского Малого театра оперы и балета, оформил пару сотен постановок по всему миру, работал в театрах Индианаполиса, в Сеуле, Софии, Перми… За оформление спектаклей в Большом и Мариинском получил две «Золотые Маски».

Казалось бы, чем еще удивишь художника с мировым именем? Но таких спектаклей, как в Самарском академическом театре драмы, Пастуху оформлять не доводилось: сначала "Смешные деньги" Рея Куни, теперь - "Примадонны" Кена Людвига.

Третью такую не хочу!

- Вопрос вполне естественный: как вас занесло в Самару?
- Вячеслав Гвоздков, художественный руководитель Самарского театра драмы, пригласил. Мы давно с ним знакомы и хотели поработать вместе.

- У вас в Самаре уже вторая постановка, и обе специфические: и "Примадонны", и "Смешные деньги" - кассовые комедии.
- Я вообще таких пьес не делал никогда в жизни. И вот так мне крупно повезло – одну за другой.

- И как ощущения?
- Любопытно, но я не люблю такую драматургию. Не совсем мой стиль. И не
моя драматургия, наверное, хотя пьесы-то хорошие. Занятно делать то, чего никогда не делал. А я декораций таких не делал. В "Смешных деньгах", по-моему, очень хорошая идея: один павильон бродвейский, настоящий, а второй безумный – такой же, но косой, белый. Я никогда делал ничего такого. Но пьеса диктует. А вот третью такую постановку уже оформлять не хочу!

- Вы обмолвились, что это хорошие пьесы?
- "Примадонны" - по-моему, пьеса неплохая.
- А мне кажется, у Людвига персонажи какие-то картонные…
- Может быть. Были раньше авторы пьес Рацер и Константинов, это что-то похожее. Но это кассовые вещи, везде зритель валом валит на них. Так что для кассы это хороший материал.
- А на Западе так же популярны подобные пьесы?
- На Бродвее такого рода драматургия идет постоянно. Но бродвейский театр никто всерьез не принимает. Там деньги зарабатывают.
- Тамошний зритель отличается от нашего?
- Мне кажется, что русский театральный зритель гораздо серьезнее.
- И все равно валит на подобные вещи?
- Все равно. Но в Самарский театр народ ходит всегда, и на хорошую драматургию тоже.
- Не так массово, как на "Таксиста", когда заполнены все ярусы.
- Ну что делать? Вся Москва заполнена этими "Таксистами", куда ни плюнешь – в Куни попадешь. В Питере везде идет – в "Комедии", в "Ленсовете".
- Вы видели?
- Ничего я не видел! Боже упаси, чтобы я пошел это смотреть! Понимаете, когда русские начинают играть американцев, или наоборот, именно играть, разговаривая специальным голосом – получается, конечно, жуткая гадость. Это такая советская традиция, потому что тогда в глаза не видели этого американца. А если играют "про себя", то ничего, хотя и в американских обстоятельствах.

На Бродвее художник не нужен

- А вы на Бродвее не работали?
- Нет, что вы, кто же меня туда пустит? Бродвей – это мафия, там такие сумасшедшие деньги крутятся. Есть даже такое понятие, как "бродвейский художник".
- Высшая каста?
- Это самые плохие художники, которые существуют на свете, потому что бродвейские декорации – это павильон, подробно сделанный. Его строят точно так же, как квартиру, из материалов, потому что декорация на Бродвее стоит столько, сколько будет идти спектакль. Может, лет 10. Там художник вообще не нужен, потому что можно взять любую книжку по риал-стейту, ткнуть пальцем: хочу вот так. Это особый народ, им платят сумасшедшие деньги, качество, конечно, потрясающее.
- Не в эстетическом плане…
- Нет, конечно, качество изготовления. В той стране все качественно делают. Другое дело, что институт сценографии там не очень интересный.

- Вы уехали в Нью-Йорк не из-за работы в театре?
- Не знаю даже, чего я уехал туда. Противно здесь жить было, вот и уехал. В начале 90-х просто тошнило от того, что в стране происходит. А потом - хотелось, чтобы ребенок в армию не пошел. Ему 14 лет было. Он отучился там в университете, вернулся, живет здесь, а мы - там.
- В Америке работаете в каких-то театрах?
- Сейчас выпустил "Привидение" Ибсена. Есть такая знаменитая театральная школа "Джульярд-скул". С режиссером Женей Арье, он главный режиссер театра "Гешер" в Израиле.
- Но работаете в основном в России?
- Пополам, наверное. Пожалуй, больше в России, но в Америке тоже.
- Смею предположить: вы - гражданин мира?
- Я живу в Нью-Йорке, но в этом году у меня уже девятый приезд в Россию. Юридически я гражданин всего двух стран.
- А в Самаре вам что нравится?
- Мне нравится театр. Очень хороший. Хорошие артисты, хорошая постановочная часть - здесь приятно находиться. Он такой солидный, вполне столичный театр. Я видел здесь очень хорошие спектакли.

Иногда работаю за копейки

- Как вы сейчас выбираете предложения? Есть возможность…
- Отказываться?
- Не то чтобы отказываться, а работать в удовольствие, а не за деньги. То есть выбирать не самое дорогое предложение.
- Такой возможности нет, но я это делаю.
- Почему нет возможности? Предложений не так много?
- Конечно, не так много – денег никогда не бывает много. Я делаю иногда какие-то спектакли, где вообще ничего не платят, копейки, может быть, мне просто нравится театр.
- Например?
- Молодежный театр на Фонтанке, например. Мне очень нравится этот театр. А в каком-нибудь балете Тачкина, который платит очень хорошо, я ничего не делаю. Когда-то делал, больше не буду. Это опасная вещь.
- Что за балет Тачкина? В Питере?
- Есть такой балет Тачкина, ездит по всему миру. Ставит сплошные "Лебединые озера" и "Щелкунчики", не вылезает из Англии по полгода. Это то, что называется "русский балет". В провинциальных городах на Западе любят такой балет.
- А как в Америке с театром?
- Да плохо. В Америке самое интересное происходит в университетах или в региональных театрах, но не в Нью-Йорке. В России все в столицах, а там - наоборот. Есть театральные города – Сиэтл, Миннеаполис, там как-то все варится.
- Насколько верно, что художник – соавтор спектакля?
- На 100 процентов. Был такой художник великий, недавно умерший…
- Олег Шейнцис?
- Боровский.
- Просто про Шейнциса - главного художника театра "Ленком" тоже много говорили как про соавтора.
- Это говорил Марк Захаров – он решил назвать вещи своими именами. Художник всегда соавтор – по-другому быть не может. Собственно, с него начинается спектакль, потому что режиссер ничего не репетирует, пока художник не решит пространство. Но Давид Боровский – это абсолютная пластическая режиссура. Любимов без него – несмотря на то, что в своей книжке вообще его не упоминал, не начинал репетицию. Если Боровский заболевал, Любимов отменял репетицию. Я не знаю, видели ли вы эти спектакли - недавно сошли - "А зори здесь тихие" или "Гамлет"?
- Отрывки "Гамлета" с Высоцким видела.
- Так без этого шерстяного занавеса просто не было бы спектакля, потому что это полноценное действующее лицо!

Минимализм дошел до идиотизма

- Вы делали декорацию то ли 150, то ли к 200 спектаклей – поправьте меня…
- Я уж и не знаю…
- Вам удается не повторяться?
- Дело в том, что есть какие-то пластические идеи, которые переходят из спектакля в спектакль. А есть идеи, которые просто в тебе сидят и ждут пьесы. Любой художник эксплуатирует свои идеи. Другое дело, как это делать. Вот у меня, допустим, три спектакля со светящимся полом. Я никогда не делал светящихся полов, а тут один за другим. Они по-разному совершенно работают, по-разному выглядят. Меня как-то в первом спектакле не все устраивало, во втором, а в третьем все устроило – все, я больше никогда не буду делать светящихся полов!
- В кино никогда не работали?
- Всегда отказываюсь.
- Неинтересно?
- Неинтересно совершенно, и неинтересно делать то кино, которое предлагают. Я был художником фильма "Такси-блюз", но поскольку сменился режиссер, я в знак солидарности ушел из картины. Там мне было интересно. Сейчас отказался от кино: Саша Галин предложил мне участие в фильме. Мне неинтересно это делать, потом, что у меня не хватает энергии. Это надо жизнь класть. Надо отказаться от театра, который я люблю.
- Художник в кино – это настолько масштабно?
- Ну конечно! Если у тебя там просто армия, тебе надо все время быть на площадке, надо все время ездить куда-то, надо выбирать натуру… Это огромная работа. Другое дело, что в кино много ассистентов. Но все равно не для меня.
- А никогда не хотелось поставить спектакль самостоятельно?
- Всегда хотелось. Но я этого делать не буду. Мне даже сейчас предлагает постановку Данила Корогодский, который взял театр отца, Театр поколений им. Зиновия Корогодского. Мне всегда хочется ставить, хочется делать по-другому, когда я вижу спектакль, который оформляю. Но нет оснований, нет энергии: режиссер – это страшно энергетическая профессия! Во мне нет жестокости, которой должен обладать режиссер. Есть один художник – Дима Крымов, который сделал гениальный театр, потрясающий, невероятный. То, что он делает со своими студентами-художниками, – это уникально. Но то, что он делает с артистами, мне не нравится.

- Вы раньше писали картины?
- Уже не пишу. Много писал, жил на это, бросил театр. Оснований нет. Театр – это такой подлый жанр: коллективное творчество. А в живописи ты должен иметь колоссальные основания. Ты должен быть либо Пикассо, либо Рембрандтом, либо Ван Гогом. Если нет – то лучше не тереть холст. Потому что в живописи ты разговариваешь с чем-то более священным, чем режиссер, столяр или артист.