Иосиф Лауль был на кухне и варил себе утренний кофе. Для этого он достал из пачки один бумажный фильтр, поместил его над кружкой в виде воронки и наполнил кофе. Он не стал доставать кофе из банки ложкой, а вытряс его оттуда через край. Потом набрал стакан воды и вылил в кофеварку в отделение для воды. Стаканы были трех видов: большие, средние и маленькие. Иосиф Лауль не обратил внимания на то, какой стакан использовал, его это совершенно не интересовало, потому что все равно он пил кофе из чашки, а не из стакана. Часть кофе, пока он его тряс, просыпалась на пол. Иосиф Лауль взял из раковины тряпку и собрал с пола кофейную пыль. Готовый кофе капал в кружку. Иосиф достал чашку и наполнил ее. В то же время кофе продолжал вариться, но теперь он капал не в кружку, потому что ее Иосиф Лауль уже вынул, а на горячую плитку, которая подогревала бы кружку для кофе, если бы та стояла на месте. Кофе на плитке зашипел, зашкворчал и стал испаряться. Кухня наполнилась ароматом превращенного в пар кофе. Одной рукой держа чашку, из которой пил, Иосиф Лауль второй рукой продолжал держать кружку кофеварки. Потом он поставил кружку обратно и подошел к окну. Оставшийся между дном кружки и горячей плиткой кофе уже не мог улетучиваться и начал издавать такой звук: прып-прып-прып... Иосиф Лауль, который стоял у окна, увидел летящий вертолет. Вертолет медленно передвигался от одной занавески к другой. Шума вертолета не было слышно. Его замещал звук кофеварки. Это прыппанье совпадало с движением вертушки и оставалось впечатление, будто вертолет мучается, болен и готов упасть. На кухню зашла женщина.

“Где он, где, где ребенок...”, спрашивала жена Иосифа, как в наваждении. Со смерти ребенка прошло три месяца. Это похоронило семью Иосифа. Через ворот ночной рубашки женщина вынула левую грудь и держала ее, будто хотела покормить ребенка. Длинные волосы женщины перепутались и слиплись у глаз. Иосифу припомнилось, что жена снова плакала вечером в постели.

“Самое главное - отдохни, я сварил тебе кофе”, сказал Иосиф и вынул из кофеварки кружку. Прыппанье прекратилось. В ту же минуту вертолет повернул и полетел обратно той же дорогой. “Где ребенок”, закричала женщина, схватила мужа за руку и стала ее тормошить. Кружка выпала. Кофе разлился, но кружка не разбилась. Холодный зимний ветер свистел в окна, выращивая ледяные цветы, которые заслоняли вертолет. Больше его не было видно. Мужчина схватил руку женщины и попытался удержать ее на месте. “Что с тобой, что с тобой”, вскричал мужчина. Тело женщины обмякло. Она посмотрела на мужа сумасшедшими глазами и спросила: “Где наш ребенок?” Мужчина оторопел, он ответил: “Он умер”.

“Да нет же”, сказала женщина. “Его ведь обратно принесли нам сегодня утром. Потому что ведь совсем другой ребенок умер. Детей перепутали. Эта другая мать своего ребенка правда отдала в детский дом и там этот ребенок умер, но этого малыша, который умер, приняли за нашего, а на самом деле он был жив, и тогда они поняли, что перепутали их, и нашего принесли обратно, я же ведь дала ему грудь сегодня утром, а теперь он снова хочет есть. Утром ведь мы положили его в колыбель, но где же она теперь, эта кроватка, почему ты ее снова расстелил?”

“Нет, Эвелин, Эвелин, ты видела это во сне, это был сон, Эвелин”.

“Никакой не сон, я же проснулась, когда малыша принесли, я дала ему грудь, мы уложили его в кроватку”.

“Нет, Эвелин, ты проснулась во сне. Так иногда бывает, ты спала и видела во сне, что проснулась. Ты достала грудь, что-то видела, с тобой могло происходить что-то необыкновеное или вполне заурядное. Ты даже можешь видеть во сне, что снова ложишься спать. И когда потом просыпаешься, то можешь помнить все так ясно, будто и в самом деле просыпалась, но все же ничего не было, все это был только сон.”

“Нет, это был не сон, и к тому же почем ты знаешь, что говоришь, с тобой-то такого никогда не случалось.”

“Почему же нет, мне часто такое снится. Иногда просыпаюсь и чувствую, что мне легко как никогда. Что моей душой властвует доселе неведомый покой и стоит мне чуть напрячься, я освобожусь от земных терзаний, поднимусь в воздух и полечу. Я сажусь по-турецки и складываю руки так, будто держу канат. Легко подтягиваюсь и потихоньку скольжу над полом. Вылетаю из двери, поднимаюсь еще выше... Обычно полет так изматывает, что, как только добираюсь до дома, сразу засыпаю. Когда я наконец просыпаюсь, у меня такое чувство, что я действительно смог оторваться от земли. Но когда я снова так пробую, занимаю такое же положение, из этого, конечно, ничего не выходит, и когда рассеивается эта сонная муть, то понимаю, что все, конечно, лишь сон”.

“Ты летаешь, умеешь летать, как смешно, что ты летаешь”. Эвелин вздрогнула. Выражение глаз изменилось. Это испугало Иосифа, он и сам вздрогнул. Эвелин, казалось, что-то обдумывала. Она о чем-то вспомнила. И сказала спокойно: “ Так значит, наш ребенок все же умер.”

“Да”, ответил Иосиф.

Часовой доложил Пилату, что к нему пришел некий Иосиф, еврей. Пилат ел. Среди прочего он поинтересовался, привели ли приговор в исполнение. Его исполнили. Пилат увидел женщину. Это напоминало пейзаж с фиговыми деревьями. Он приказал впустить еврея.

“Досточтимый Пилат”, начал еврей. - “Мне известно, что вы большой демократ и что глас народа для вас - закон. Поэтому вы приказали казнить того дурачка. Наверное, Вы подумали, отчего народ приговорил к смерти его, а не разбойника. Потому что отчаянный разбойник может быть храбрым солдатом, а какая польза от провалившегося мессии, который не сумел освободить землю от рук завоевателей. Чего ждал народ от мессии? Ничего иного, как того, что вновь придет этот большой и сильный человек, который расшвыряет захватчиков. И кто же это еще, если не тот, кто является, проходит по всей земле, подстрекает народ, уже считает себя королем, - но вот его предают, и он, оказывается, лжемессия, богохульник. Стоило народу объявить одного мессию шарлатаном, - вместо него сейчас же другой, и он тоже ходит по стране и будоражит народ. Он с полгода произносит свои речи, и тогда, когда и в него уже больше никто не верит, когда никто не верит, что он может освободить землю от завоевателей, объявляют и этого самозванцем и позволяют самим же завоевателям казнить его. И столько, сколько длится эта игра в мессию, люди не теряют надежду, и во всей империи никто не может быть уверен, что эта страна не сошла с ума, что она не восстанет. Этот народ обезумел, и казненный - такой же безумец. Для всей империи могут настать тяжелые времена, тяжелее, чем сейчас, когда каждый легион на счету, поэтому лучше, если не будет восстаний. И именно у Вас, досточтимый Пилат, есть возможность заглушить вечное стремление этого народа к свободе и принести покой этой земле. Эта возможность у вас есть как раз теперь, в этот час. А для этого требуется чудо. Возьмите у них ожидание мессии, и дайте им одного истинного мессию, который бы так ярко затмил остальных, что в людях не осталось веры ни во что иное. Дайте приказ, чтобы его тело передали мне, и позвольте обустроить новую пещеру для погребения, где можно было бы его вылечить. Дайте пару верных солдат, которые не спрашивают лишнего, и велите снять его тело, покуда он еще жив. Через три дня, когда все будут думать, что он мертв, и уже почти не будут его помнить, он достаточно поправится, и тогда вновь явится, и там и тут, и все поверят, что он восстал из мертвых. Тогда он вознесется на небо к своему отцу, и, где бы ни находилось это небо и отец, в любом случае, это, уж конечно, должно быть где-то подальше от нашей земли. И тогда уже не никто не сможет сомневаться, что как раз он и был мессией и то, что он говорил - истинно. А его учение - самое безопасное для империи, Вы уже сами убедились, когда допрашивали его”.

Пилат думал над тем, что ему сказали.

Иосиф закончил свой рассказ и некоторое время смотрел на жену. Жена не реагировала и Иосиф не понял, слышала ли она вообще его историю или нет.

После смерти ребенка женщина стала какой-то чудной, с ней что-то происходило, она начала задавать странные вопросы. Когда ребенка похоронили, жена поставила большой железный крест, который венчал место захоронения родни. Эвелин погладила этот железный крест в человеческий рост и спросила, почему тот, кто когда-то был на кресте и умер, смог снова вернуться к людям. Иосиф не нашел, что ей ответить. Позже жена еще раз об этом спросила. Тогда Иосиф уже подумал над ее вопросом и нашел решение. Но теперь он не понял, слышала ли его жена, поняла ли она, что он пытался ей объяснить, понимала ли, что вообще происходило.

Ночью рука Иосифа скользнула по коленям Эвелин. Кончики пальцев проскользнули под ее одежду. Эвелин уютнее повернулась, ноги стали медленно раздвигаться. Скользящая рука Иосифа едва прикоснулась к бугорку. Повернулась вокруг пупка как порыв ветра и спустилась ниже.

Резким движением жена рванула ночную рубашку на колени. Она закричала, на глаза навернулись слезы.

“Со смерти нашего ребенка не прошло и трех месяцев. Тебе на это наплевать. То, что я его выносила, тебе безразлично. Ты мерзкая похотливая скотина”.

Плача, женщина бросилась в прихожую, натянула пальто на ночную рубашку, надела сапоги и вырвалась из дома. Она села в машину и поехала на кладбище. Придерживая полу пальто рукой, побежала к могиле. Опустилась на колени перед могильным холмом и заплакала. Ночь была прохладной. Она стала раздумывать. Где-то остановилась еще одна машина. Это, должно быть, Иосиф. Женщина подумала, что сказать мужу, как это у нее получилось. Она услышала за спиной шаги. Руки схватили ее под мышки и подняли. Женщину поволокли к кресту. Сцепленные на горле руки сжались и у нее перехватило дыхание. С нее сдернули пальто и привязали к кресту по рукам и ногам. От страха она не могла кричать. Она попыталась собраться с силами, чтобы позвать на помощь. У насильника на голове был капюшон. В руках он держал лезвие. Он подошел к Эвелин и разрезал ночную рубашку, размерив движение, так, что лезвие ножа касалось тела Эвелин. Потом мужчина отошел и посмотрел на Эвелин из-под капюшона. Ветер развевал изорванную одежду Эвелин. Она смогла собраться с силами и закричать: “Иосиф, на помощь, Иосиф, на помощь”. Она была уверена, что муж ждал ее в машине. И должен был слышать ее крик о помощи. Она закричала еще сильнее: “Иосиф, на помощь, Иосиф, на помощь”.

Человек в капюшоне вытащил лопату и разрыл могилу ребенка.

Пилат все еще думал.

Труп повесил на крест. Эвелин могла лишь шептать: “Иосиф, на помощь, Иосиф, на помощь”.

Мужчина взял останки ребенка и потер их о тело Эвелин. Тогда он вновь отошел и посмотрел на Эвелин.

Насильник поднял взгляд выше, ветер сорвал с него капюшон, Эвелин узнала своего мужа.

Когда они наконец приехали домой, Иосиф даже не разрешил Эвелин очиститься, и приказал прямо так, грязной, идти наверх в постель. Эвелин даже не поняла, как смогла заснуть.

Когда она проснулась, было уже раннее утро. Она попыталась счистить мертвечину хотя бы с рук и лица. Лезвие по-прежнему валялось на ночном столике. Эвелин взяла его. Она приставила лезвие к шее мужа. На мгновение ей вспомнилось сновидение мужа, где тот летал. Она на секунду засомневалась. Скользнула свободной рукой по своему телу. И посмотрела на руку. В бледном свете она ясно увидела - это была мертвечина.

Пилат поднялся. Он взял монету. “Да будет так”, произнес он. “Если выпадет Кесарь, тогда...” Он подбросил монету в воздух, поймал ее и открыл ладонь. “Смотри...”, только и произнес он. Иосиф склонился над рукой и посмотрел, вышел ли Кесарь.